Рубрика: Духовность и современность

Икона Святого преподобного Серафима Саровского. Финифть, медный сплав, ткань. Россия. 1900-е гг. Икона Святого преподобного Серафима Саровского. Дерево, штамповка, гравировка. Россия. 1900-е гг. Икона Святого преподобного Серафима Саровского. Хромолитография, дерево, золочение, ткань. Россия. 1900-е гг.

Среди экспонатов музея представлены иконы преподобного Серафима Саровского начала XX века. Подобные образки были обнаружены в шахте среди вещей алапаевских мучеников. Канонизация великого аскета и подвижника преподобного Серафима Саровского в 1903 году стала поистине всероссийским торжеством. В Саровских торжествах приняли участие вся Императорская семья и тысячи людей со всех концов России.

Торжество церковного прославления преподобного Серафима Саровского состоялось 19 июля (1 августа н.с.) 1903 года. Его почитали как великого чудотворца ещё при жизни. Церковное прославление отца Серафима в лике святых последовало ровно через 70 лет после его преставления. Причем противодействовали канонизации почти все члены Святейшего Синода, включая обер-прокурора К. П. Победоносцева. Настаивал же на прославлении старца и сделал всё для того, чтобы оно состоялось, последний российский Император Николай II.

За годы царствования Николая II было канонизировано святых больше, чем за два предшествующих столетия. При совершении этих деяний святой Государь в духовном плане зачастую шел впереди Святейшего Синода, находившегося «под известным влиянием века, с его равнодушием и скептицизмом в делах веры». Император вынужден был проявить особую настойчивость, добиваясь канонизации преп. Серафима Саровского, святителя Иоасафа Белгородского и Иоанна Тобольского.

Неизгладимое впечатление произвели торжества в Сарове на Великую княгиню Елизавету Федоровну. В письме из Сарова она пишет: «Какую немощь, какие болезни мы видели, но и какую веру. Казалось, мы живем во времена земной жизни Спасителя. И как молились, как плакали – эти бедные матери с больными детьми, и, слава Богу, многие исцелялись. Господь сподобил нас видеть, как немая девочка заговорила, но как молилась за нее мать…». После торжеств 1903 года Елизавета Федоровна еще несколько раз приезжала в Саров и Дивеево для молитвы.

«Елки в Рождественский сочельник у нас никогда не было: отец, как все старинные русские люди, считал, что во время рождественской всенощной не время для увеселений, хотя бы детских. И подарки нам дарили не под Рождество, а на Рождество…. Мы с нетерпением ожидали всегда первого дня Рождества, ожидали его не без сердечного трепета: Дед Мороз с елкой придет наверное, но оставит ли нам он елку? Но вот наконец все страхи кончились. Дед Мороз приходил, принес елку, ушел в другой дом, – и вот она высокая, стройная, ласково пахучая, красуется в гостиной, вся в огнях и в причудливом святочном убранстве. Первое чувство наше к ней – это глубокое изумление: ведь это воплощенная сказка! Елка и все, что на ней, были для нас не товаром, а даром доброго Деда Мороза, принесенным к нам в Плетешки из «некоторого царства, тридесятого государства», где нет никаких товаров, а сверкает чудесная жар-птица волшебной сказки.

Чего-чего не было на нашей елке! На самом ее верху была большая шестиконечная звезда, а в ней летящий ангел с небольшой елкой. Эта звезда была неизменна: как бы не менялись украшения на елке, на верхушке ее всегда была эта звезда. У нас было к ней особое чувство. Это было образом великой Вифлеемской звезды. На верхних ветках елки, на тонких резинках привешивали летящих ангелочков, возвещающих в золотые трубы Вифлеемскую Радость… Но ниже вся елка во власти деда Мороза. Он развесил на ней причудливые стеклянные шары, сверкающие всеми переливами радуги; некоторые из них кажутся взятыми из снежных чертогов Деда Мороза: так волшебна игра их стеклянного инея. Серебряный иней бесконечными нитями покрывает всю елку. Но елка – дерево, и на ней висят чудесные плоды: хрустальные яблоки, наполненные цветным сиропом, китайские яблочки, вишни из марципана с леденцом, золоченые и посеребренные грецкие орехи. Многочисленный шоколадный народ поселился на ветках елки: тут и шоколадные кони, медведи, собачки, кошки и, наконец, даже и Дед Мороз из шоколада, держащий в руках крошечную зеленую елочку из гусиных перьев. Невозможно составить весь инвентарь картонажей, украшающий все ветки елки: львы, медведи, лисицы, сенбернарские собаки, павлины, гуси, аисты, старички-гномы, домики, часы карманные и стенные, лейки, яхты, луна, негры, рыбки всех величин и видов — и все это было наполнено и начинено драже и шоколадными лепешками. На ветках потощее и потолще развешаны были фигуры из пряников с наклеенными на них картинками. Пряничные белые грибы росли на ветках, специальные елочные конфекты в пышных сорочках из золотой и серебряной бумаги и цветной фольги таились в гуще ветвей. Сверху донизу елка, как деревенская красавица, была увешана разноцветными стеклянными бусами и бусами из алых, янтарных и лиловых леденцов. Пестрые свечи усеивали всю елку сверху и донизу. Под елкой на снегу из ваты сидел сам Дед Мороз. Веселый, добродушный и мудрый.

Я не помню ни особых игр, ни песен вокруг елки; нас не надо было забавлять. Елка преисполняла нас особым весельем, только ей свойственным…. Елка стояла у нас до Крещенского сочельника – 4 января наступал конец «некоторому царству», вселившемуся в наш дом… У нас в детской оказывалось изобилие сластей и игрушек, елку уносили во двор, где она, сиротея, доживала до весны, но мы часто подходили к ней, и она оставалась для нас сказочной царевной, лишенной своего прекрасного царства».